Жук Кирюша и подкоряжный Храм

Жук Кирюша был навозником, но не простым, а с претензией на внутренний свет. Пока его собратья катали свои шары с маниакальной сосредоточенностью, Кирюша сидел в своей норе под старой осклизлой корягой и размышлял о смысле бытия. Нора была съемной, тесной, пахла плесенью и чужими испражнениями, но Кирюша называл это «ароматом сансары» и даже пытался медитировать, пока его не отвлекал соседский муравей Боря, вечно таскавший в свой муравейник всякий хлам вроде дохлых мух и оберток от «Сникерса».

Однажды Кирюше попалась под лапу старая спичечная коробка, на которой было нацарапано слово «Дхарма». Откуда она взялась в этом лесу, где единственным культурным событием было ежегодное падение пьяного грибника в овраг, Кирюша не знал. Но он решил, что это знак. «Я построю храм, — сказал он сам себе, глядя в мутное отражение в осенней луже, — храм просветления, где каждый жук сможет познать пустоту». Идея была красивая, как свежий навозный шар под лучами сентябрьского солнца, но вот с реализацией начались проблемы.

Для начала Кирюша решил, что храм должен быть круглым, как мандала. Он три дня катил свой лучший навозный шар, пока тот не застрял в норе и не развалился, забив вход. «Это иллюзия формы, — утешал себя Кирюша, отряхивая лапки от липкой массы. — Буддизм учит, что все преходяще». Но спать пришлось под открытым небом, где его чуть не сожрала лягушка, приняв за закуску.

Потом Кирюша решил украсить нору. Он притащил обрывок газеты с рекламой йогурта «Данон» и объявил это священным текстом. «Тут написано: "Живи вкусно", — вещал он соседям, — это и есть путь к нирване, только вы, шудры, этого не поймете». Муравей Боря, жующий кусок дохлой гусеницы, сплюнул и сказал: «Кирюш, ты бы лучше жрал, чем воздух нюхал, а то худой, как тараканий хер». Кирюша обиделся, но виду не подал — просветленные ведь не злятся, хотя внутри он уже мысленно прокатил Борю на навозном шаре с обрыва.

Храм нуждался в ритуалах. Кирюша изобрел медитацию: надо было сидеть неподвижно, сложив лапки, и повторять «Ом», пока не затекут усики. Проблема была в том, что «Ом» у Кирюши звучало как «Бззз», потому что он жук, а не тибетский монах. Первая медитация закончилась тем, что Кирюша заснул, а проснулся от того, что паук Петя начал плести на нем паутину, решив, что это новый элемент декора. «Ты чего, Петя, ебанулся?» — возмутился Кирюша. «А я тебе алтарь плету, — ехидно ответил паук, — будешь сидящим Буддой, только без ног».

Кирюша мечтал о пастве. Он звал к себе всех: кузнечиков, блох, даже мокрицу Клаву, которая вечно ныла, что у нее депрессия из-за влажности. Но никто не шел. Кузнечики сказали, что прыгать веселее, чем пялиться в пустоту. Блохи просто укусили Кирюшу и сбежали. А Клава заявила, что буддизм — это для сухих, а она, мокрая по жизни, останется в своей луже страдать по-настоящему. Кирюша решил, что они просто не доросли до его уровня, и повесил над входом в нору табличку из бересты: «Храм Великой Пустоты. Вход — один навозный шар».

В финале Кирюша устроил первую службу. Он зажег крохотный огонек из сухой травы (чуть не спалив нору), сел в позу лотоса (насколько позволяли жучиные суставы) и начал читать мантру: «Бззз-ыыы-бззз». В этот момент в нору ввалился Боря с двумя дружками-муравьями, таща кусок чернослива, украденный у пикника. «Чего гудишь, Кирюш? — заржал Боря. — Давай лучше жрать, пока люди не вернулись». Кирюша хотел сказать, что чернослив — это иллюзия, что все тленно, но запах был такой терпко-сладкий, манящий и подозрительно вегетарианский, что он плюнул на просветление и вгрызся в добычу вместе с муравьями.