Пластмассовая пустота

Иван Кружков, директор спортивной базы «Спартак», сидел в своём «Москвиче-412» цвета выгоревшего стадионного флага и смотрел на пластмассовую руку от манекена, лежащую на протертом пассажирском сиденье. Рука была гладкая, с чуть облупившимся лаком на ногтях, и пахла как склад чугунных гирь.
Он нашёл её утром в подвале базы, среди старых штанг и выцветших вымпелов, и сразу понял: это знак. Не то чтобы он верил в знаки, но после трёх рюмок «Столичной» в обед любая мелочь казалась судьбой. Сегодня он ехал к Лариске, местной жрице любви с репутацией человека, который за сто рублей сделает всё, что не запрещено Уголовным кодексом.

Лариска жила в облупленной панельке на окраине, где лифт гудел, как медитация под магнитофон, а стены в подъезде были расписаны вечными истинами вроде «Цой — козёл». Иван постучал в дверь, сжимая руку под курткой, как фарцовщик с пачкой «Мальборо». Лариска открыла — в халате с драконами и с сигаретой, висящей на губе, как последний аргумент в споре.

— Чего притащил? — спросила она, глядя на его потёртый вид.
Иван молча вытащил руку и положил на стол, рядом с пепельницей в форме задумчивого лебедя.

— Это тебе инструмент, — сказал он, стараясь не дрожать. — Давай, сработай. Фистинг у нас сегодня в программе передач.
Лариска затянулась, выпустила дым в потолок и хмыкнула:

— Ты серьёзно?

— Дык для разнообразия, — парировал Иван. — Ну, давай, Ларис, не ломай кайф.
Она взяла руку, повертела, постучала кровавым ногтем по локтю и неожиданно сказала:

— Знаешь, а ведь это пустота. Пластмасса — она же ничто. Оболочка без сути. Как в дзене.

Иван замер. Он ждал многого — смеха, ругани, даже лёгкого шока, но не этого. Дзен? От Лариски, которая в прошлом году выгнала клиента за то, что он пел «Мурку» в нос?

— Ты это… про что? — спросил он, садясь на табурет.
— Про что угодно, — ответила она, туша сигарету. — Читала тут книжку, «Дзен и искусство ухода за мотоциклом». Там про то, как всё вокруг — иллюзия. Вот эта рука — тоже иллюзия. И твой фистинг — иллюзия. Чего ты вообще хочешь?

Иван почесал затылок. Чего он хотел? Сначала — просто прикола, потом — может, чего-то ещё, но теперь, под взглядом Ларискиных глаз, похожих на два выключенных телевизора, он растерялся.
— Ну, типа… экзотики, — выдавил он. — А ты прям буддистка, что ли?
— Не прям, — усмехнулась она. — Но там есть мысль: если ты чего-то хочешь, то это уже страдание. А если не хочешь — то свобода. Вот ты с этой рукой пришёл страдать или освободиться?

Разговор завертелся, как пластинка Ободзинского на 45 оборотах. Иван, который в жизни дальше «Спартака» и отчётов в райком не уходил, вдруг оказался в дебрях восточной философии. Лариска рассказывала про коаны, про то, как монах спросил мастера: «Что такое звук одной ладони?» — и мастер дал ему по шее.

Иван кивнул:
— Это я понимаю. У нас в «Спартаке» так с новичками: не знаешь, где штанга, — получай по башке.
Она засмеялась, и они перешли на чай «Три слона», забыв про руку, которая лежала на столе, как буддийская статуэтка из комиссионки.

Лариска вспомнила, как однажды медитировала под дождь, а Иван — как в 82-м на сборах в Крыму смотрел на море и думал, что жизнь — это просто волны, которые гонят ветер.

— Это и есть дзен, — сказала она. — Ты тогда был ближе к просветлению, чем сейчас с этой спартаковской пластмассой.
— Может, и был, — согласился он. — А теперь что?
— А теперь пей чай, — ответила она. — Просветление — это когда тебе не надо ни рук, ни фистинга, ни даже меня.

Иван допил чай, посмотрел на Лариску, на драконов на её халате, на руку, которая так и не пригодилась, и вдруг почувствовал, что идея с фистингом растворилась, как сахар в кипятке. Он встал, сунул руку обратно под куртку и сказал:

— Ладно, Ларис, я пошёл. Может, ещё загляну. Про коаны поболтать.
— Заглядывай, — кивнула она. — Только без манекенов. Пустота и так везде.

Он вышел в подъезд, где лифт всё ещё гудел, как мантра, и подумал, что, может, «Спартак» — это тоже иллюзия, а настоящая база — вот тут, в голове, где Лариска только что посеяла зерно чего-то странного и лёгкого.